Мы живем в особенное время. Как бы тому не пытались препятствовать внешние обстоятельства, кажется, как никогда остро внутренняя интенция человека направлена на тотальное объединение, сплочение, слияние. Глобальность, коллаборирование, децентрализация — не синонимы утраты самобытности и даже не поводы для споров об апроприации. Они — закономерные тенденции развития общества, испытания поиском гармонии и равновесия, нахождение точек соприкосновения и взаимного усиления.
И если фантазировать об отдельных проявлениях со-единения, как могла бы выглядеть универсальная письменность будущего? Вобравшая в себя знаки, символы, ритмы, геометрию из различных культур, какие сообщения она могла бы доносить? Сохранила бы она искусность, эстетическую и историческую ценность, какими обладает каллиграфия, закодированная в нашем текущем восприятии? Короче говоря, чтобы из этого получилось? Увидим в работах американского художника Retna.
Retna (Ретна) родился 24 марта 1979 года в Лос-Анджелесе. Его настоящее имя — Маркис Льюис, но ради соответствия тону повествования мы откажемся от почти королевского веяния оригинального имени в пользу уличного псевдонима художника. В разные периоды времени у него было много постоянно меняющихся стрит-кличек. Последнюю, Renta, он выбрал его по принципу: “because, damn, that's dope”. Источник того самого “dope” обнаружился в тексте трека “Heaters” клана Ву-Танг: “Kinetic globes light when it shine, burns your retina.” (“Когда сияет свет подвижных шаров, он обжигает твою сетчатку.”)
Имея афроамериканские, сальвадорские, испанские и чероки корни, Ретна рос в атмосфере одновременного непринятия со стороны каждой из этих этнических групп. Постоянное ощущение, как будто не существует среды, в которой можно быть понятым и принятым, повлияло на его стремление к объединительным техникам производства искусства, к поиску сходств вместо различий. Он впитывал историю и визуальные коды из книг про коренных американцев, изучал рунический алфавит, древнеегипетские иероглифы и фрески с символическими изображениями, которыми покрывали стены храмов.
В детстве Ретна часто наблюдал цветастую живопись, которой были покрыты автострады. Ему нравились эти насыщенные, цепляющие пятна цвета. Он понимал, что хочет делать что-то такое, но не представлял проблемы и потенциальные аресты, стоящие за этой безобидной, но нелегальной деятельностью. Его первыми опытами работы с аэрозольной краской были закрашенные рекламные плакаты или длинные “куски” в стиле старой граффити школы. В конце 1980-х Ретна стал членом одной из самых влиятельных граффити банд города ангелов — AWR/ MSK/ The Seventh Letter Crew. Примерно в 1997-ом году Ретна осознал, что хочет делать что-то большее, чем граффити. Он переключился с уличной живописи в область станкового изобразительного искусства, поскольку этому жанру с большей вероятностью одобрят выставку в галерее. Иронично, что, в том числе благодаря таким кейсам одомашненного стрит-арта, создающегося в стенах мастерской, современные галереи охотно выражают готовность показывать уличное искусство в пространстве белого куба.
Лос-Анджелес 90-х был охвачен уличными бандами, образованными приезжими из легальных и нелегальных миграционных волн 60-ых. Вслед за 1988-ым “годом банд” случился самый кровавый 1992-ой. Многие афроамериканские банды использовали в качестве знаков отличия шрифты староанглийского сленга или, как его еще называют, Black letter.
Стройным шрифтом со средневековым налетом участники банд создавали названия гангста-рэп альбомов и разрисовывали фасады домов, таким образом фиксируя за собой территорию. Часто зависая на улицах, Ретна запоминал эту эстетику староанглийского и пробовал наслаивать её на выученные граффити приемы. Сплавляя письменности древних цивилизаций с современным уличным почерком, он стремился создать язык, способный репрезентировать множество различных культур одновременно. И еще до того, как художник из России, Покрас Лампас, начал продвигать свою концепцию каллиграфутуризма, Ретна в 2000-2010-х реализовывал на практике принципы каллиграффити.
Ради справедливости, Ретна не был родоначальником этого направления, но в своей уникальной манере продолжал идеи Нильса Мёльмана — отца каллиграфити.
Стиль Ретна выделяется среди прочих благодаря использованию плоской кисти, дающей больший контроль над маневрами и возможность создавать точные, почти колкие формы. Принимая во внимание, что знаки выписываются в строго геометрическом порядке, можно сказать, что художник буквально чертит свои высказывания. Добавление кисти к распространенному инструменту граффити, аэрозольному баллончику, привносит в полотна элемент традиционной каллиграфии. В особенности, заметно влияние арабской каллиграфии, строгие правила и выверенность которой связана с её исторической функцией — переписывание Корана.
Во многих работах встречается повторяющийся элемент, напоминающий стилизованную, а иногда отраженно-перевернутую версию древнеегипетского символа Уаджет, око бога Гора. Этот знак, кочующий по полотнам, как будто создан методом пересборки и очистки первоначального изображения. Ретна разбирает соколиный “глаз” на части и оставляет лишь две параллельные линии, сдерживающие между собой круг. Какой именно глаз, правый или левый, с Солнцем или Луной, использует в качестве референса Ретна — загадка. Такая же, как и содержание посланий, заключенных в форму этого особенного языка.
По словам самого художника, процесс написания сообщения в картинах для него сродни медитации. Он оставляет на холстах то, что составляет его лучшие и худшие дни, мирскую и бытовую мудрость, преодоления и слабости, надежду и страхи. Иногда это выглядит как автоматическое письмо мыслей, значение которых до конца не понятно даже самому автору. Рискуя слишком глубоко погрузиться в философию нью-эйдж и потенциально оттолкнуть аудиторию, Ретна зашифровывает послания: тщательно трансформируя как значения слов, так и составные их составные части, буквы, превращает их в нераспознаваемые структуры. Исключение представляют случаи, когда Ретна работает с заранее известным высказыванием.
Например, во время совместного проекта с центром Кеннеди. В рамках сотрудничества в 2017-ом году Ретна создал масштабную работу, отсылающую к цитате президента Кеннеди: “Искусство — великий уравнитель, взывающий творческий гений из всех слоёв общества, несмотря на расу, религию, богатство или цвет кожи.”('Art is the great democrat, calling forth creative genius from every sector of society, disregarding race or religion or wealth or color.') 10 панелей были превращены в тотемные монументы, манифестирующие речь цветами американского флага и символами, отражающими культурное многообразие Штатов.
Гипнотический эффект, ощутимый от длительного созерцания работ Ретна, по всей видимости, зарождается самопроизвольно в процессе создания. Во многих интервью художник часто говорит, что работает исключительно под музыку, в наушниках. Останавливаясь на одной композиции, он старается прочувствовать её ритм, встраивается в состояние потока и транслирует его через кисть на холст. Эта способность пригодилась ему во время создания декораций для постановки оперы “Аиды” в Вашингтонгской национальной опере и опере Сан-Франциско. Действие оперы разворачивается в Древнем Египте, поэтому главному режиссеру, Франческа Замбелло, показалось уместным пригласить Ретна для разработки современной версии истории из глубокого прошлого.
К счастью, для глубокого погружения в завораживающий хоровод знаков не всегда требуются спецэффекты и театральное оборудование. Достаточно — смотреть дольше. В какой-то момент наблюдения лингвистические шифры трансформируются в упорядоченные мистические абстракции. Этот эффект парадоксален, поскольку неузнавание общей массы холста сохраняется даже при условии, что он собран и основан на реально существующих стилях и символах. Подобно Саю Твомбли, Ретна работает на стыке граффити (в значении, оставления знаков, следов), каллиграфии и абстрактного искусства. Он создает свой уникальный словарь, но не использует его для передачи удобно читаемого сообщения. Он превращает взаимодействие с картиной в духовный опыт, как для зрителя, так и для себя, художника.
Произведение — зеркало. Это зеркало отражает личность смотрящего и создающего, в поэтической, завуалированной форме высвечивает целые миры образов, даёт возможность испытать свою подлинность в акте самоузнавания, ощутить единение с другими, с теми, кто видит в этом зеркале что-то иное.
Останавливаясь напротив работ Ретна, сталкиваясь с ними в галерее или на стенах Лос-Анджелеса,