Коте Эскрива родился в испанском городе Валенсия в 1982-ом году. Город никогда не скупился на взращивании человеческих арт-ресурсов. Как максимум, можно вспомнить редких представителей южного крыла импрессионизма Хоакина Соролья и предвосхитившего его манеру Игнацио Пинацо, скульптора Хулио Гонсалеса, часто работавшего с Пикассо, или Мигеля Наварро, известного благодаря масштабным трубчатым монументам. Как минимум, взглянуть на городской облик Валенсии: её стены заполнены стрит-артом, органично продолжающим разноцветные узоры традиционной плиточной кладки.
Эскрива больше наблюдал за теми, кто поближе, стилистически и хронологически. В интервью он рассказывает, что на него оказали сильное влияние работы Шепарда Фейри, Бэнкси, Брайана Доннелли, Гэри Бейсмана и др. Поэтому классическому ремеслу был предпочтен дизайн и иллюстрация. Эскрива учился на факультете промышленного дизайна Политехнического университета Валенсии. После окончания учебы он начал работать внештатным дизайнером принтов для футболок, пробовал расписывать стены, создавать дизайн проекты для витрин и магазинов. (Кажется, эти этапы — какая-то неофициальная, но обязательная инициация у художников.) Но Эскрива разочаровался в этом и вернулся к любимому скетчингу и созданию графических работ:
Начиная с первых работ, которые художник, как это сейчас принято, размещает в социальных сетях, считывается набор его индивидуальных стилистических приемов. Эскрива заимствует у популярной культуры её культовых персонажей: Микки Мауса, героев комикса “Мелочь пузатая” (в особенном фаворе у художника Снупи и его спутник Вудсток), Губку Боба, Астробоя, Марио, героев Симпсонов, Смурфиков и др. Персонажам арт-сцены тоже достаётся: надувным псам Джеффа Кунса, например. Всех их Эскрива последовательно пропускает сквозь свой фильтр, подобно тому, как в определенном порядке следуют друг за другом отрисованная раскадровка.
Первое, что бросается в глаза: он лишает персонажей насыщенности, буквально, рисует их ахроматическими. В этом жесте одновременно сочетается еще один малоизвестный опыт работы художника тату-мастером и отсылка к старым черно-белым диснеевским мультфильмам 1920-х годов. Насвистывающего свою песенку Микки Мауса за штурвалом “Пароходика Вилли” Эскрива скрещивает с бодро дёргающимися мешками костей из “Танца скелетов”.
“Танец скелетов” — умело инфантилизированное студией Дисней название традиционного сюжета средневековой живописи, “Пляски смерти” или макабра. “Пляска” массово воспроизводилась на кладбищенских стенах, в склепах, церквях, на фасадах жилых кварталов, чтобы аллегорически сообщать (не в новинку, напоминать) о всеобщей тщетности жизни и неотвратимости её конца. Независимо от происхождения, возраста, статуса, костлявая Смерть, вскружив своих подопечных в танце, подводит их к могиле. Короче говоря, назидательный вид в стиле memento mori.
В интерпретации Уолта Диснея макабр преследует очевидно более развлекательную функцию: скелеты никого не ведут за собой, они рады потрясти своими костями вокруг могил, водить хороводы и вообще не ограничивать себя в градусе веселья. Но только до тех пор, пока их кутёж не будет прерван утренним криком петуха. Музыкальное сопровождение “Маршем троллей” Эдварда Грига нивелирует последние остатки жути. Это противоречивое настроение невредительской, в чем-то даже игривой хулиганистости сохраняется и в стилизованных героях Эскривы: подобно той грани детской шаловливости, которая еще способна умилять.
Подобно тому, как Дисней превращает поучительный (для кого-то душеспасительный) сюжет в пятиминутную анимационную шутку, Эскрива проявляет в знакомых с детства героях сторону, которая никогда не демонстрируется зрителю в рамках мультипликационного канона. Подобно тому, как Микки Маус, являющийся олицетворением оптимизма и дружелюбия, в дальнейшем приобретает грубые, “взрослые” черты, Эскрива наделяет иконы комиксов и мультфильмов смертностью, в прямом смысле этого слова. Он переводит их категории вечных, кажущихся всегда сопровождающими нас, в одну плоскость с естественным течением человеческой жизни. При этом не лишает их задора и простодушия — как иначе превратить наивные образы из детства в привлекательный продукт для ностальгирующих взрослых?
Пересборка образов поп-культуры — метод не то чтобы инновационный. Из стилистически ближайшего, на ум приходят работы американского молодого художника Райана Тревиса Кристиана. Его кьяроскуро-интерпретации диснеевских характеров походят на то, что проделывает Эскрива, с одной единственной, но концептуально весомой разницей — баланс между юмором и жестокостью. Сходство заканчивается в момент, когда персонажи в работах Кристиана перестают заигрывать, а юмор из просто чёрного трансформируется в замаскированный ужас. На вымышленном отрезке “от безобидного черного юмора — до жути на грани с брезгливостью” произведения Кристиана и Эскривы оказались бы на противоположных концах спектра.
Объяснение такого полярного прочтения одних и тех же сюжетов кроется в культурном бэкграунде, точнее — в том, как испаноязычные страны относятся к смерти. В испанской картине мира, смерть одновременно рассматривается и как конец, и как начало. Традиционное карнавальное празднование, связанное со смертью, призвано в том числе лишить этот образ всякого пафоса, серьезности и страха. Чем пышнее алтари, чем насыщеннее охра бархатцев, чем громче возгласы во время траурной процессии — тем более торжественно и менее трагически воспринимается этот естественный этап. Подобно классике Тима Бёртона “Труп невесты”, призванной громко похохотать в лицо костлявой. В графике и объектах Эскривы можно наблюдать именно этот лейтмотив.
Костлявый Микки, играющий в йо-йо, Губка Боб, держащий грабли для уборки кладбищенских листьев, Пиноккио, из которого прорастают корешки, зомби Дональд Дак — забава в них преобладает над измерением страха, тем самым наделяя символику смерти комическими трактовками.
Кстати, о символах. Череп — проявлен Эскривой примерно во всех его персонажах. Некоторые из них получают мета-интерпретацию черепа, а именно, c заимствованной от доннелевских компаньонов обобщенной нижней челюстью.
Изображение черепа в искусстве обычно сопряжено c дихотомией жизни и смерти. Классический пример — натюрморты в стиле vanitas. Однако, в современном мире череп приобретает новую ассоциативную конструкцию, связывающую его с миром моды, в особенности, с домами высокой моды. Тренды в искусстве часто совпадают или даже предопределяют векторы, в которых будут развиваться другие креативные сферы. В этом контексте нельзя не упомянуть созданный Дэмианом Хёрстом в 2007-ом году платиновый слепок человеческого черепа, инкрустированный 8601 бриллиантом. Скульптура “For the Love Of God” (“За любовь Господа”) содержит в своем названии аббревиатуру FLOG, что на британском сленге означает “продать/ся”, “сбывать”. Сверкающий череп — нарочито коммерциализированная интерпретация темы смерти, почти цыганский кич, вульгарность, насмешка над ценами и ценностями современного арт-рынка, спрятанная за блеском драгоценных камней.
Спустя несколько лет, черепа появляются в коллекциях Александра МакКуина. Филипп Пляйн запускает собственный бренд одежды, главным логотипом которого становится череп, практически идентично повторяющий скульптуру Хёрста. Позже, как это обычно бывает, тренд на использование изображения черепа спускается в более широкие части рынка и внедряется в айдентику стрит-брендов, брендов, основанных селебрити, инди-брендов. Казалось, мы уже пережили времена бума готических субкультур, но использование черепа где бы то ни было до сих пор остается эффективным способом наладить коммуникацию с определенной аудиторией, желательно модной и платежеспособной.
Конечно, никакие инструменты креативного пиара не идут в сравнение с предложением о сотрудничестве с Medicom Toy. Бирбрик с нанесенным на него принтом Микки-скелета — комбо, открывшее работы Эскривы еще большему числу людей. А для тех, кто сопротивляется популярным движениям, у Эскривы имеются более привычные формы искусства.
Небольшая серия холстов заигрывает с любимой художником эстетикой американских комиксов. Силуэты фигур, напоминающие позы из классических вестернов, заполняются комиксными облачками, бегущими репликами и взрывающимися звуками. Мы видим только позы и жесты героев взаимодействия, но их “наполнение-повествование” говорит вместо них. Эскрива не столько деконструирует образы поп-культуры, сколько использует их как канву. Вплетает, вынимает, обесцвечивает, выкручивает насыщенность на максимум, делает центром, сжимает до растра — всё для того, чтобы меж этих колебаний обнаружить точку-линию-пятно, где будет одновременно жутко и забавно.
